Бог-Император Дюны - Страница 98

— Я беспокоюсь не за себя, Владыка. Мои заботы, в основном, о Тебе, и Ты это знаешь.

Лито мягко проговорил:

— Такова твоя эмоция, Монео, я нахожу ее очень дорогой для меня.

Монео сделал глубокий, дрожащий вдох. Он прежде никогда не видел Бога-Императора в настроении, отражавшем такие эмоции. Лито представлялся одновременно и восторженным и смиренным, если Монео не заблуждался в увиденном. Нельзя было быть уверенным.

— Это то, что делает жизнь сладостным бытием — сказал Лито, — то, что ее согревает, наполняет красотой, что я сохранил бы, даже если бы мне в этом было отказано.

— Значит, эта Хви Нори…

— Заставляет меня вспоминать Бутлерианский Джихад. Она противоположность тому, что является механическим и нечеловечным. Как же это странно, Монео, что, из всех людей, именно икшианцы должны были произвести ее, единственную, столь идеально воплощающую качества, дорогие мне больше всего.

— Я не понимаю твоего упоминания Бутлерианского Джихада, Владыка. Думающие машины не имеют места в…

— Джихад метил не только по машинам, но не меньше и по машинному подходу к жизни, — сказал Лито. — Люди установили эти машины, чтобы те узурпировали наше чувство красоты, нашу необходимость собственного я, из которого мы выносим свои живые суждения. Естественно, машины были разрушены.

— Владыка, меня все равно возмущает тот факт, что Ты приветствуешь это…

— Монео! Хви успокаивает меня просто своим присутствием. Впервые за века я не одинок, если только она находится рядом со мной. Если бы у меня не было другого доказательства чувства, то это бы подошло.

Монео умолк, явно тронутый одиночеством, в котором непроизвольно признался Лито. Монео доступно понимание отсутствия интимной части любви. Его лицо говорит об этом.

Впервые за очень долгое время, Лито заметил, что Монео постарел.

«До чего же это неожиданно с ними происходит», — подумал Лито.

Только сейчас Лито понял, до чего же он дорожит Монео.

«Мне бы не стоило допускать, чтобы я к кому-то привязывался, но не могу ничего с этим поделать… особенно сейчас, когда здесь Хви.»

— Над Тобою будут смеяться и отпускать непристойные шутки, сказал Монео.

— Это хорошо.

— Как такое может быть хорошо?

— В этом есть что-то новое. Наша задача всегда была и есть приводить новое к равновесию и с помощью этого умиротворять поведение, в то же время не подавляя способности к выживанию.

— Если так, как ты можешь такое приветствовать?

— Сотворение непотребных шуток? — спросил Лито. — Какая противоположность есть у непристойности?

Глаза Монео широко раскрылись во внезапном вопрошающем понимании. Он видел действие многих противоположностей — и многое через свою противоположность становилось ясным.

«У всякой вещи есть фон, ее подчеркивающий и выделяющий», подумал Лито. — «Наверняка, Монео это увидит.»

— Это слишком опасно, — сказал Монео.

«Истинно консервативный приговор!»

Монео убежден не был. У него вырвался мучительный, глубокий вздох.

«Я должен помнить о том, что надо учитывать и их сомнения», — подумал Лито. — «Вот в чем я особенно дал маху, появившись на площади перед Рыбословшами. Икшианцы делают ставку на то, чтобы бередить человеческие сомнения. Хви — тому доказательство.»

Из приемной послышалась суматоха. Лито мысленным приказом затворил дверь перед назойливым вторжением.

— Прибыл мой Данкан, — сказал он.

— Он, вероятно, услышал о Твоих планах женитьбы…

— Вероятно.

Лито наблюдал, как Монео борется со своими сомнениями, его мысли были видны как на ладони. В этот миг Монео точно вошел в ту человеческую нишу, в которую нацеливал его Лито.

«В нем есть полный спектр: от сомнения к доверию, от любви к ненависти… все! Все эти драгоценные качества, которые созревают и расцветают под теплом чувств, под желанием прожить свои дни настоящей жизнью.»

— Почему Хви на это соглашается? — спросил Монео.

Лито улыбнулся. «Раз Монео не может сомневаться во мне — то должен сомневаться в других.»

— Согласен, это не ординарный союз. Она человек, а я больше не являюсь полностью человеком.

Опять Монео вступил в борьбу с тем, что он мог только ощутить, но не выразить.

Наблюдая за Монео, Лито ощутил в себе прилив потока сознания, особого мыслительного процесса, который случался с ним очень редко. Эти моменты были так живы и ярки, что Лито боялся даже пошевельнуться, чтобы не спугнуть необыкновенного состояния.

«Человек думает, и, думая, выживает. В его мыслях есть то, что движется вместе с его клетками. Это — поток человеческой заботы за род. Иногда они прикрывают его, отгораживают и прячут за толстыми оградами, но я специально сделал Монео сверхчувствительным к таким глубинным движениям души. Он следует за мной, поскольку верит, что я веду человечество наилучшим путем к выживанию. Он знает, что это — клеточное сознание, подобно тому, как я мысленно выверяю ясновидением Золотую Тропу. В этом и человечество, и мы оба сходимся: Золотая Тропа должна надежно продолжаться!»

— Где, когда и как состоится свадебная церемония? — спросил Монео.

«Он не спрашивает „почему“», — отметил про себя Лито, видя, что Монео отступил на безопасные позиции, приступив к исполнению своих обязанностей мажордома, главы всего хозяйства Бога-Императора, его премьер-министра.

«У него есть слова, тот лексикон, за который можно спрятаться или выразить себя. Слова для него есть и будут лишь звуками обыденной необходимости. Монео никогда и на миг не приоткроется трансцендентальный потенциал используемых слов, но он хорошо понимает их привычное, земное значение.»